Часть первая

Предыстория: когда круг замыкается

1

Старая банка

Больничная палата. Ирита сидела на кровати, с волнением ожидая, когда же ей принесут дочку. Тире было всего четыре дня, и она была её первым ребёнком.
У стены напротив тоже стояла кровать. Соседка Ириты ещё не родила, но у неё уже было двое детей: мальчик четырёх лет и двухлетняя девочка. Кто у неё родится в этот раз, она не знала: они с мужем специально не делали УЗИ.
Дверь в палату отворилась, и вошёл врач с ребёнком на руках. Увидев его, соседка Ириты насторожилась, точно облачко прошло по её лицу: по опыту она знала, что обычно после осмотра детей приносит медсестра, то, что пришёл врач, было дурным знаком. Что касается мамаши, то она, не зная об этом, ни капельки не смутилась.
Врач мягко подошёл к кровати и, протянув Ирите дочку, сам опустился рядом на стул.
— Рост, вес, пропорции и все органы в норме, — сообщил он. — Абсолютно здоровый ребёнок.
Он замолчал, нахмурившись. Ирита с беспокойством взглянула в его помрачневшее лицо. Он что-то не договаривал?
— Значит, всё в порядке, и я могу быть спокойна? — неуверенно произнесла она.
Доктор вздохнул.
— Видите ли... она здорова, — снова повторил он, — абсолютно здорова, и это очень хорошо... но... не всё в порядке.
— А что не в порядке? — замирая, спросила Ирита.
— Видите ли... её энергетический куб... Я никогда раньше такого не видел...
— Слабый? — начала догадываться Ирита. — Из чего он? Из талька? Или он не цельный?
— Нет, он цельный, — ответил врач. — Но его, получается, как будто вовсе нет... он из воздуха. Из плотного воздуха. Я никогда раньше такого не видел и не встречал в литературе...
Ирита побледнела.
— Доктор, вы уверены, что это так? Может, какая-то ошибка...
— Я сам так думал, мы проверили её несколько раз, на разном обрудовании... Это действительно так. Вы знаете, ничего нельзя сделать с энергетическим кубом, он такой, какой есть, но, возможно, если вы будете её беречь...
Он не закончил фразу. Ирита уже не слушала его слова. Держа на одной руке девочку, она второй закрывала лицо, плечи её вздрагива-ли.
Врач неловко поднялся и вышел из палаты. За дверью послышались два мужских голоса. «Зайдите к ней», — негромко произнёс один, и через секунду дверь снова отворилась.
Увидев сотрясаемую рыданиями жену, Дор растерянно и испуганно опустил руку с букетом.
— Итачка, что случилось? — бросился он к ней. — Что-нибудь с Тирой? Она здорова?
Дор опустился перед ней на корточки, оставив цветы на тумбе. Ирита не отвечала.
— У Тиры куб из воздуха, — объяснила соседка по палате. Дор удивлённо повернулся к ней.
— Что значит из воздуха? — не понял он. — Таких кубов не бывает. У меня корундовый куб, у моего отца алмазный, у Ириты — из цельного ортоклаза. У Тиры должен быть очень сильный куб...
— Врач тоже сказал, что не встречал ничего подобного, — произнесла женщина. — Они её несколько раз проверяли...
— Но она здорова? — тоже побледнев, проговорил Дор. Соседка кивнула.
Дор сел на кровать и обнял жену.
— Всё будет хорошо, Итачка, — прошептал он, проводя рукой по спутанным каштановым волосам. — Мы будем беречь её, и всё будет хорошо.

Тёплый летний ветерок приятно задувал в распахнутое окно. Приподнимались и тут же опадали под его порывами лёгкие белые тюлевые занавески. Голубое с сиреневатым оттенком небо в этот день было безоблачным, привычно отливая с правой стороны чёрным металлическим блеском. Эта часть небосвода отдалённо напоминала зеркальную гладь пруда в тёмное время суток или в пасмурную, но не ветренную погоду, создавалось ощущение, что стоит подойти немного ближе — и ты увидишь своё отражение, увеличенное во много тысяч раз.
Во дворе, куда выходили окна, росла липа. Зелёные листья на ветках были точно полусъедены покрывающими их тёмными пятнами. На более отдалённых деревьях эти пятна не выделялись так чётко, и их зелёные кроны издалека казались покрытыми рябью. Такие же пятна были и на траве, цветах.
Девочка в лёгком голубом платье в мелкий жёлтый тюльпанчик на зелёных ножках сидела за столом у того самого окна. На цветах, нарисованных на её платьице, также кое-где видненись затемнения, стилизованные под стать рисунку: их края чётко определялись. Два больших жёлтых банта собирали волосы малышки в два блестящих шоколадных пучка, доходящие до лопаток. Белые гольфы на ногах были скатаны в пухлую подушечку в самом низу, на лодыжке, над жёлто-коричневыми сандалиями.
Перед девочкой лежал альбомный лист. За ним — набор цветных карандашей, половина из которых сейчас была хаотично распределена по поверхности стола. Голубой карандаш в руках ребёнка старательно и аккуратно зарисовывал лепестки цветка на картинке. Там уже были и солнце, и небо, и растущая под окном липа, и деревья вдалеке рядом с многоэтажным домом, и зелёная трава, и теперь она рисовала клум-бу. Вид из окна безошибочно угадывался в этом пейзаже, разве что на картинке не было тех самых чёрных пятен, присутствующих повсюду на растениях и в небе.
Девочка сделала последний штрих, отложила карандаш и встала, держа лист в руках.
— Карима Икатовна! — подбежала она к воспитательнице. — Карима Икатовна! Смотрите!
Карима Икатовна, красивая женщина средних лет с короткой пышной стрижкой, одетая в белую блузку с коротким рукавом и красно-серую клетчатую юбку-полуклёшь, улыбаясь, наклонилась к воспитаннице и приняла лист из её рук.
— Очень хорошо, Тирачка, — одобрила она, кивая головой. — Очень красиво. Только ты кое-что забыла, — Карима Икатовна указала на тёмную часть небосвода и пятна на листьях.
Тира широко раскрыла свои глаза с длинными ресницами, такие же тёмные и блестящие, как и этот участок неба.
— Я не забыла, Карима Икатовна, — возразила она. — я просто их не нарисовала.
— Почему? — удивилась воспитательница.
— Они мне не нравятся, — сказала девочка. — Они не красивые.
— Как — не красивые? Конечно же, красивые. Эти пятна на листьях, и цветах, и в небе от природы, и конечно, это красиво, потому что то, что создано природой? некрасивым быть не может.
— Значит, они не от природы, — не задумываясь ответила Тира. — Потому что без них лучше.
Карима Икатовна вздохнула и ничего не ответила, но лицо её помрачнело и выражало беспокойство.
Вечером, когда Ирита пришла за дочкой, Карима Икатовна не сразу позвала Тиру. С волнением она полезла в стол и достала оттуда Тирин рисунок, протянула его матери.
— Смотрите, — произнесла она. — Это сегодня нарисовала ваша дочь.
Ирита посмотрела на картинку и улыбнулась. Дома, деревья, цветы купались в тёплом жёлтом солнышке.
— Красиво...
— Да, но на её картинке нет ни одного тёмного пятна. Она даже не нарисовала «сумерки»! — в голосе Каримы Икатовны звучал неподдельный ужас. — Знаете, как она это объяснила? Так красивее!
«А что, в каком-то смысле Тира, может быть, даже права», — с интересом подумала Ирита, но вслух этого не сказала.
— Я понимаю вашу ситуацию, — продолжала воспитательница, тщательно подбирая слова. — Тира действительно особый случай, особенная девочка... Я сама мать, я понимаю вас... Но я должна вам сказать, что у меня есть некоторые опасения... по поводу её... психического состояния... И то, как вы её воспитываете, вряд ли пойдёт ей на пользу... Я ничего не говорила вам до сих пор, но больше не могу молчать. В следующем году ей исполняется пять лет, мне придётся писать ей характеристику для школы, и будьте уверены, я напишу всё, как есть.
Последние слова прозвучали твёрдо и уверенно. Карима Икатовна вздохнула и продолжала:
— Поймите меня, Ирита Вероминовна, вы сейчас должны сделать всё возможное, чтобы помочь ей. У неё очень странное мироощущение. Эта её игра с представлением себя на месте кого-то другого...
— Но что плохого в том, что она способна почувствовать себя в чужой шкуре? — перебила Ирита. — Тем более, что с возрастом...
— Вот именно: с возрастом, — надавила воспитательница. — В её годы дети неспособны встать на место другого человека, и это норма. Этот её рисунок, заявление, что «сумерки» — не от природы, представляете!
— Но она ребёнок! — воскликнула в отчаянии Ирита.
— И потому это ваша задача — помочь ей увидеть мир таким, какой он есть. А сегодня она подобрала на свалке ржавую консервную банку — и ни в какую не хотела её отдавать. Я не стала настаивать, потому что вы меня просили... Я хотела забрать её во время тихого часа, позвонила на работу вашему мужу, но он запретил мне это делать. Я понимаю, Тира — ваша дочь, и при таком кубе вы не можете её не оберегать. Но я бы на вашем месте ей такого не позволяла.
Ирита вздохнула и неопределённо кивнула головой. Карима Икатовна встала и вышла в игровую комнату, подошла к группе детей. Там на полу в кучки были разложены пластмассовые фрукты и овощи, перед одной девочкой на кубике лежала линейка: сооружение выполняло роль весов. С серьёзным видом она отвешивала чей-то заказ из фигурок странной формы, не похожих ни на один конкретный фрукт: в инструкции они шли как яблоки (Карима Икатовна сделала этот вывод методом исключения, когда все остальные фрукты уже были узнаны), хотя их вытянутая конусообразная форма была от этого довольно далека; дети их называли кто сладким перцем, кто кабачками, кто капустой, кто ещё как-то...
— Два тридцать пять, — сказала маленькая продавщица, снимая заказ с линейки-весов.
— У вас килограмм морковки будет? — интересовалась следущая покупательница.
— А огурцы свежие? — звучал вопрос с другой стороны.
— По чём ваши помидоры? — перекрикивал гул толпы мальчик в синих шортах.
— Сто рублей сто копеек, — отвесила продавщица следующий заказ из кучки лимонов.
Тира нацелила взгляд на небольшие симпатичные мухоморы с яркими красными шляпками в белых и чёрных точках, она уже собиралась их заказать, когда над ней наклонилась воспитательница и негромко произнесла над её ухом:
— Тира, за тобой мама пришла.
Девочка приподнялась с пола и оглянулась. Ирита с улыбкой помаха ей рукой. Тира встала и подбежала к ней, пытливо глядя на неё своими огромными глазами.
— А ты поиграешь со мной дома в магазин? — спросила она.
— Конечно, поиграю, — ответила мама, беря дочку за руку.
Тира подошла к своему шкафчику, сняла одни сандалии и надела другие, в которых ходила по улице, потом достала ржавую консервную банку, на поверхности которой при достаточно внимательном рассмотрении можно было увидеть остатки синеватого и красноватого цветов. Увидев эту банку, Карима Икатовна многозначительно посмотрела на Ириту.
— Доця, а что это у тебя такое? — спросила её Ирита, когда они уже вышли в коридор.
— Я нашла, — весело ответила девочка, спускаясь вниз по лест-нице. Банку она держала в правой руке, левой же аккуратно скользила по перилам. — А почему в наших домах для детей маленьких перил не делают?
— Вас держат за ручки мамы и папы, — ответила Ирита. Взгляд её снова упал на банку. — Тира, а что ты станешь с ней делать?
— Ещё не знаю, — ответила Тира. — Но я её оставлю, можно?
— А почему ты хочешь её оставить, если она тебе не нужна?
— Да нет, же, нужна! — засмеялась Тира так, будто это было само собой разумеющимся. — Просто я ещё не знаю, зачем. Понимаешь?
— Но если тебе нужна банка, — предложила Ирита, — мы можем найти подходящую дома, а эту давай выбросим? Посмотри, какая она старая, ржавая и некрасивая.
— Да нет же, мамочка! — снова рассмеялась дочка. — Она красивая, ты просто не видишь! У неё красота внутренняя! Мне другая банка не нужна, мне нужна именно эта банка!
Призадумавшись, Ирита умолкла. Тира явно не собиралась расставаться с этой ужасной посудиной и уговорить её никак не удастся. Зачем она ей была нужна, другой вопрос. Тира ещё не умела сказать, что эта странная вещь отчего-то показалась ей единственной и неповторимой, чем и привлекла её. Хотя, даже если бы она и сказала это, её бы вряд ли поняли. Но Ириту волновало то, чтобы Тира не поранилась и не заболела.
Если бы Карима Икатовна это видела, то больше не рискнула бы разговаривать с Иритой или Дором как с нормальными взрослыми здравомыслящими людьми. Поняв, что уговорить дочку отказаться от ржавой бесполезной (с точки зрения взрослых) банки не удастся, родители решили её простерилизовать.
В большом котелке закипела вода, и Дор направился в комнату к дочери за её находкой.
— Тира, дай мне, пожалуйста свою банку, — попросил он. — Мы с мамой её немного почистим, чтобы ею можно было играть. Ей ничего не сделается, — добавил Дор, заметив в глазах Тиры испуг.
Тира взяла банку, но не дала отцу, а последовала вместе с ним на кухню.
— Видишь, — сказал отец, указывая на котёл, — мы её всего лишь прокипятим. С ней ничего не случится, обещаю.
Тира протянула ему банку.
— А можно я тоже буду смотреть? — попросила девочка неожиданно.
Ирита поставила рядом с плитой стул, и Дор поднял на него дочку. Ирита опустила банку в бурлящую воду. Кипение воды несколько ослабло. Потом, буквально в следующую секунду, стало происходить что-то невероятное. Поверхность банки зашипела и запузырилась, вода вокруг неё побелела, стенки точно засветились изнутри. Никогда не видевшие ничего подобного, Ирита и Дор испуганно смотрели в котёл, потом Дор, придя в себя, схватил Тиру за талию, собираясь снять со стула и увести подальше в комнату, но прежде, чем он успел что-либо сделать, Тира сунула руку в кипяток и выхватила оттуда банку.
Ирита побледнела и вскрикнула.
Дор схватил ребёнка на руки. После секундного замешательства, оглядевшись, он посадил её на стол.
Оба смотрели на девочку широко раскрытыми глазами.
Тира не плакала; она спокойно смотрела, держа в руках свой трофей. Ржавчина сошла с банки наполовину, но нельзя сказать, что вываривание пошло ей на пользу: поверхность взялась какими-то странными пятнами, и стенки казались более хрупкими, чем до экзекуции.
Однако, Тира была единственной, кого это сейчас интересовало. Ирита и Дор с ужасом смотрели на правую руку дочери, ожидая, что та вот-вот возьмётся пузырями.
— Спирт! — внезапно завопила Ирита. — Скорее спирт!
Она бросилась к полочке с медикаментами, лихорадочно переворачивая упаковки. На пол упала коробка с мультивитаминами, и жёлтые горошины дружно и весело раскатились по паркету.
— Ты же обещал, что с ней ничего не будет, — с упрёком сказала Тира отцу, так, словно это вовсе не она только что опустила руку в кипящую воду.
Дор испуганно и осторожно притронулся к её запястью: оно было холодным.
— Тирачка, родная, тебе не больно?
— Нет конечно, — удивилась она. — Я же специально опустила руку. Вот если бы я сделала это нечаянно — тогда было бы больно!
Сражённый такой необъяснимой логикой, Дор ничего не сказал. Ирита медленно подошла к ним с пузырьком спирта в руках и остановилась в замешательстве.
— На, можешь намазать, — протянула Тира ей свою правую руку.
Уже не пытаясь ничего понять, Ирита всё же открутила пузырёк, плеснула спирта на ладонь и растёрла его по руке дочери.
Тира сидела на кухонном столе и представляла себя жещниной в коротком лёгком халате красного цвета, склонившейся над маленькой девочкой, сидящей на кухонном столе с консервной банкой в руках, рядом со взволнованным мужчиной.

Ирита пребывала в растерянности. Ну как объяснить маленькому ребёнку, что так, как она рисует — рисовать нельзя, так, как говорит — говорить нельзя, так как она думает — думать нельзя? Конечно, Ирита волновалась за свою дочь. Не из-за её игры в других людей, не из-за старой консервной банки — это всё не казалось страшным и опасным. Но «сумерки» — это уже серьёзно, Карима Икатовна права. Не нарисовать «сумерки» — всё равно, что посчитать лишним Солнце в небе или голову у человека. Но как она могла заставить Тиру их полюбить? Ирита задумчиво посмотрела вверх. Тёмное металлическое пятно занимало более двух третьих небосвода. Когда Ирита была такой, как Тира, оно было в два раза меньше. «Сумерки» росли всё быстрей.
Ирита посмотрела на играющую на полу в кубики дочку. Может ли такое быть, что её ребёнок психически неполноценный? Она такая любознательная, сообразительная.
В комнату вошёл Дор.
— Что-нибудь случилось? — спросил он жену, заметив её задумчивость.
Ирита быстро подняла голову и внимательно на него посмотрела. Кивнула головой.
— Я говорила с Каримой Икатовной, — произнесла она. — Она очень обеспокоена... состоянием Тиры.
— Каким состоянием? — не понял Дор.
Ирита рассказала мужу от начала до конца разговор с воспитательницей.
— Что ты об этом думаешь? — спросила она.
Дор вздохнул, глядя на свои руки.
— Ты помнишь, что я сказал тебе, когда Тира только родилась? В тот день, когда мы узнали о её кубе? Ничего не изменилось. Мы будем её оберегать. И если понадобится, я сам нарисую за неё эти картинки...
Тира так и не смогла понять, зачем она должна портить чёрными пятнами свои рисунки в садике, но всё же согласилась сделать маме с папой приятное. Это возымело на Кариму Икатовну положительный эффект. Она успокоилась и, кажется, стала даже относиться к Тире более снисходительно, чем раньше: её уже не беспокоила её игра в перевоплощения и ржавая консервная банка, которую Тира иногда приносила с собой в садик.
Тире, однако, нелегко давалось её обязательство. Всякий раз, садясь рисовать, она забывала об ужасных чёрных пятнах, которыми она должна будет покрыть свою картинку. С огромным увлечением она работала карандашами, на белом листе расцветали сады, и только сделав последний штрих и поймав следом внимательный взгляд Каримы Икатовны, девочка вспоминала... Скрепя сердце, она доставала последний, чёрный карандаш и, не глядя, ставила им штрихи и точки.
Картинку было не узнать. Вместо весёлого озера рядом с лесом на бумаге виднелся потоптанный водоём с пятнистой травой вокруг и такими же пятнистыми и покусанными деревьями вделеке, а над этим всем — страшное чёрное небо... Карима Икатовна подошла ближе к столу.
— Очень хорошо, Тира, — улыбаясь, одобрила она, беря в руки лист. — Ты молодец. Правда ведь с «сумерками» это смотрится гораздо лучше? — она снова положила картинку перед девочкой и по-доброму заглянула в её глаза. — Твои глазки такие же, как «сумерки»! Посмотри, как красиво.
— Нет! — вскрикнула Тира, внезапно вскакивая и опрокидывая стул. — Не такие! Не такие!
У неё из глаз брызнули слёзы.
— Они не такие! — истерически закричала девочка, хватая лист и швыряя его на пол. Её всю трясло. Карима Икатовна быстро обошла стол и подошла к ребёнку. Первой её реакцией был испуг, она не ожидала такой внезапной перемены настроения. Потом в её душу закрались какие-то сомнения: она обратила внимание на «сумерки».
— Это хорошо или плохо, что они не такие? — невинно спросила Карима Икатовна, присаживаясь рядом с девочкой.
Не поняв до конца вопрос, Тира подняла голову и посмотрела на воспитательницу заплаканными глазами.
— Почему ты плачешь из-за того, что они не такие? — повторила Карима Икатовна.
Тира несколько мгновений пристально смотрела на неё. Ей хотелось крикнуть, что сумерки плохие и страшные, и поэтому она не хочет быть похожей на них. Не хочет быть плохой. Но что-то во взгляде воспитательницы её испугало, она вспомнила, что говорили ей мама с папой и тихо ответила:
— Потому что хочу, чтобы были такие...
Карима Икатовна облегчённо вздохнула.
— Ну, не плачь, — проговорила она, обнимая малышку и поглаживая её по голове. Тира в её руках ещё больше сжалась. — Не плачь. Они почти совсем такие. Они очень-очень похожи.
Ослабевшая и напуганная, вся дрожа, прижимая руки к груди, Тира неуверенно встала. Затравленно огляделась расширившимися глазами и выбежала из комнаты в коридор. Там, в её шкафчике, лежала консервная банка, которую она принесла с собой сегодня. Она взяла её в руки, прижала к себе и села в шкафчик, как в кресло, свесив наружу ноги.
Тира сидела, поглаживая указательным пальцем ободок банки. Дрожь постепенно проходила.
Близился вечер. За другими детьми начали приходить родители, а Тира всё продолжала сидеть в своём шкафчике, отказываясь возвращаться в игровую комнату.
В очередной раз открылась дверь. Чьи-то шаги, не успев приблизиться, замерли на пороге. Дверца шкафа закрывала от Тиры вошедшего. Она не знала, кто это, и ей было всё равно.
Дор медленно прошёл по коридору до шкафчика дочери. Тира смотрела в банку, держа её обеими руками и продолжая водить пальцем по ободку.
— Тира, что случилось? — взволнованным голосом спросил отец, присаживаясь перед ней на корточки.
Тира затравленно подняла глаза и, ничего не ответив, снова уткнулась в банку.
— Что такое? В чём дело? — ещё более обеспокоенно проговорил Дор, беря её за плечи и пытаясь заглянуть в глаза. Но Тира сжалась сильнее и отвела взгляд.
Мужчина испугался. Он отпустил Тиру, поднялся на ноги и быстро прошёл в игровую комнату к воспитательнице.
— Что вы сделали с моей дочерью? — резко спросил Дор. — Я в первый раз вижу её такой!
Карима Икатовна взволнованно развела руками.
— Она очень расстроилась, что цвет её глаз не похож на «сумерки», — пробормотала она.
Дор удивлённо приподнял брови.
— А по точнее?
— Тира нарисовала вот эту картинку, — воспитательница указала на стол, за которым сидела Тира: рисунок подняли с пола и он до сих пор продолжал лежать на её месте. — Я сказала, что у неё получилось очень хорошо, что с «сумерками» значительно лучше, чем без них... Сказала, что у неё глаза по цвету такие же, как сумерки. А она вдруг расплакалась, кричит, нет, не такие... Я, было, подумала, что ей всё же не нравятся «сумерки», но когда спросила её, отчего она плачет, Тира сказала, что хочет, чтобы её глаза были цвета «сумерек»...
— Я понял, — кивнул Дор. Немного помолчал. — На днях жена идёт в отпуск, так что скоро мы заберём её на месяц... — добавил он к слову.
— Хорошо, скажете тогда, — согласилась воспитательница.
Дор снова вернулся в коридор, подошёл к Тире, достал сзади из шкафчика кофточку и гамаши и стал её одевать. Потом снял с вешалки шубку с шапкой и шарфом в рукаве. Тира не сопротивлялась, но и не выказывала желания сделать это самостоятельно. Она продолжала держаться за банку.
Дор обул Тиру, застегнул пуговицы на шубке, закрыл дверцу шкафа, поднял дочку на руки и, попрощавшись с Каримой Икатовной, вышел. Молча он спустился вниз по лестнице, прошёл по разрисованному зверюшками коридору и вышел на улицу.
На земле и дорожках лежал снег. Дор наклонился к уху девочки.
— Всё в порядке, Тира, — шепнул он. — Больше никто не будет заставлять рисовать тебя то, что тебе не нравится.
— Она сказала, что я похожа на «сумерки», — пожаловалась девочка. — Я не хочу быть похожа на них, они плохие.
— Тира, ты похожа только на себя и на нас с мамой, — ответил отец. — И ты у нас самая лучшая в мире.
Продолжая держать банку в одной руке, Тира другой обняла Дора за шею и уткнулась в его плечо.
— Что случилось? — спросила Ирита, открывая дверь и взволнованно глядя на мрачное выражение на лице мужа.
Дор вошёл; не отпуская дочку, подождал, пока Ирита закроет дверь и, негромко сказав Тире: «Вот мы и дома», поставил девочку на пол. Ирита подошла ко всё ещё не оправившемуся от шока ребёнку, вынула из рук банку, поставила в сторону и начала раздевать.
— Когда я за ней пришёл, она была ещё в худшем состоянии, чем сейчас, — вполголоса проговорил Дор. — Захожу, смотрю — шкафчик её открыт, и оттуда ноги торчат. Я к ней — не реагирует.
Дор рассказал Ирите историю с «сумерками».
— В общем, — заключил он, — бери отпуск и сиди с ней дома. А потом в отпуск пойду я. Я уже предупредил Кариму Икатовну. Я не знаю, почему она не рисует «сумерки», но знаю точно, что она не сумашедшая. А вот они точно сведут её с ума.
На другой день Ирита написала заявление, и уже со следующей недели она была свободна на целых двадцать четыре дня.
Тира разложила по полу игрушки и возилась в них, что-то серьёзно бормоча себе под нос. За окном послышался звук летящего самолёта. Девочка схватила лежащую под рукой банку, быстро вскочила на ноги и с криком: «Самолёт!» — подбежала к окну. Задрав голову, Тира смотрела, как белый силуэт, похожий на парящую в воздухе птицу, движется на фоне блестящего иссиня-чёрного неба, и вдруг не оборачиваясь, произнесла:
— Мамочка, а «сумерки» нас не любят...
— Что? — переспросила Ирита, оторвавшись от своих мыслей.
Сжимая в руках консервную банку, Тира подошла к матери и серьёзно глядя в глаза, повторила:
— «Сумерки» нас не любят. Они убьют нас.
Наступило молчание. Немного придя в себя, Ирита спросила:
— Кто тебе сказал, что они нас убьют?
— Никто, — твёрдо ответила девочка. — Я знаю это сама.
— А почему ты так думаешь? — спосила мама.
— Я вижу. Они злые. И они наступают.
Ирита задумалась. То, что Тира не любила «сумерки» — как бы это ни было странно — она уже знала и привыкла к этому. Но откуда девочке четырёх с половиной лет знать, что они наступают? Вернее, растут всё быстрей... Ей никто об этом не говорил. Но значит ли это, что они убьют их? Были, правда, неточные данные, граничащие со слухами, об одной группе, якобы, погибшей в этих «сумерках» шестьдесят лет назад, когда они только начали образовываться. Какова вероятность того, что её дочери об этом кто-то рассказал? Ноль. Эту группу никто не воспринимал всерьёз, «Надежда», как они себя называли. Надежда на что? Кроме них к «сумеркам» никто никогда не приближался, даже в голову не приходило...
— Давай играть в школу, — разбудил Ириту голос Тиры, которая уже выволокла на середину комнаты маленький детский столик и тыкала ей в руки карандаш. — Ты будешь меня учить.
— Хочешь снова играть в школу? — улыбнулась мама, смотря на усаживающуюся за столик дочь. — И какой у нас на этот раз урок?
— Математика!
«Нет, она умная, очень умная девочка», — думала Ирита, наблюдая, как Тира решает заданные ей примеры. — «С ней происходит что-то другое...»

Звеня таящим хрусталём зимних осколков, на землю спустилась весна. Дор шёл по улице, крепко держа Тиру за руку.
— Скоро я снова пойду на работу, — говорил он. — И ты на некоторое время вернёшься в садик. Пока наступит лето. Хорошо?
— Мне снова придётся рисовать «сумерки»? — грустно спросила девочка.
— Придётся, — вздохнул Дор. — Но ты потерпишь?
— А что если я вообще не буду рисовать? — спросила Тира.
— Эй, Дор!
Дор вздрогнул и обернулся. Тира тоже обернулась и увидела смешного патлатого дяденьку, вприпрыжку несущегося им наперерез. Дор заулыбался. Они обнялись.
— Привет!
— Привет! Сколько лет, сколько зим! Как дела? Это твоя дочка? — на одном выдохе протараторил незнакомец. — Чего на встрече не был? В этот раз приедешь? Я тут по делам, вдруг смотрю — ты.
Мужчина наклонился к Тире.
— Привет, — он скорчил рожицу. — Как тебя зовут?
— Тира...
Он снова поднялся и обратился к Дору. Тира стояла и с тоской смотрела вокруг себя. Разговор взрослых, точнее, взрослого, ибо говорил, в основном, незнакомец, казался ей до ужаса скучным. Отец, похоже, считал не совсем так, и она не могла понять, что в этих бессмысленных сплетнях так их занимает. Прошло какое-то время. Тира с надеждой следила за движениями отца, ожидая, что вот-вот одно из них сопроводится рукопожатием и прощанием. Но этого всё не происходило.
— Папа, пошли, — не выдержала, наконец, девочка.
— Подожди, — отмахнулся Дор, который в эту минуту как раз говорил сам. Его собеседник, похоже, несколько выдохся.
— Ну пошли уже, папа, — повторила Тира через несколько минут, увидев, как поднабравшийся сил незнакомец заговорил по-новой.
Дор наклонился к дочке.
— Нехорошо, Тира, — негромко сказал он. — Мы давно не виделись c дядей, потерпи немножко.
Тира вздохнула и уткнулась глазами в пол в поисках чего-нибудь более занимательного, чем доносившаяся до неё болтовня.
Ровный асфальт не представлял особого интереса, и Тира отошла немного дальше, к зелёной полосе перед проезжей частью.
— На дорогу не ходи, — крикнул ей вслед Дор и снова вернулся к предмету разговора. Разбудил и вернул его к реальности испуганный женский крик:
— Чей ребёнок? Ребёнок на дороге!
Дор резко обернулся. Полная женщина, ведущая за руки двух мальчиков почти одинакового возраста, внезапно остановилась и смотрела на проезжую часть. В следующую секунду, проследив за её взглядом, он увидел свою Тиру, выходящую из-за стоящей машины на встречную полосу, по которой на огромной скорости мчалась легковушка. Дор бросился к ней. Если даже ему повезёт добежать до того, как её собьют, к тому моменту машина будет уже почти над ними...
Выскочив на дорогу из-за той же машины, что и Тира, буквально секундой позже неё, он сгрёб ребёнка в охапку, когда машина была уже в нескольких сантиметрах. Дор крепко прижал её к себе, сжавшись, закрыл глаза и сосредоточился, пространство вокруг стало плотнеть... и вдруг...
В следующее мгновение он ощутил резкую боль, и корундовый куб вокруг них исчез, так и не появившись. А потом Дор почувствовал, как буквально через него прошло что-то огромное.
Визг тормозов. Заскрипели шины, отмечая метры тормозного пути, и вот к ним уже бежит рассвирепевший с выпученными от ужаса глазами водитель, оставивший свою машину открытой где-то там... А он, Дор, снова стоял на твёрдой земле, всё ещё прижимая к себе дочку.
— Ты что, совсем чокнулся?! — заорал водитель на всю улицу. — А если бы я на вас наехал?! За ребёнком надо следить! Я думал, что собью вас обоих, вы были у меня под колёсами! Это просто счастье, что вы отбежали!
Вокруг слышались облегчённые вздохи и причитания собравшейся толпы. Люди начали расходиться.
— ... Вы могли сделать аварию, — продолжал бурчать водитель, которого всё ещё трясло, возвращаясь к машине.
Чувствуя слабость и тяжело дыша, Дор вернулся с Тирой на тротуар.
— Я даже не видел, когда ты отбежал... — бормотал его знакомый. — Я думал, ты только успеешь защитить её кубом...
— Я это и пытался сделать, — точно в полусне, проговорил Дор. — Сам не понял, что это было. Разве мы отбежали?
— Похоже на то. Не могла же машина пройти сквозь вас...
Дор остановился и посмотрел на дочку, которую держал за руку.
— Больше не делай так, Тира. Больше никогда так не делай, — выговорил Дор. Голос его дрожал.

«Характеристика.
Пелко Тирсина Доровна, 2230 года рождения, посещала детское дошкольное учреждение №132 с 2233 по 2235гг. За это время показала себя как любознательная девочка со спокойным характером. Тирсина отлично освоила программу подготовки к школе, в которую входят начальные навыки чтения, письма и счёта. Нарушений здоровья у девочки не наблюдается. Особое внимание следует обратить на энергетический куб Тирсины, состоящий из плотного воздуха, который делает ребёнка особо уязвимым. Это иногда провоцирует у Тирсины несколько необычные, хотя абсолютно ни для кого не опасные реакции на окружающее».
Ниже стояла дата и подпись Каримы Икатовны. Прочитав характеристику до конца, Ирита и Дор почувствовали облегчение: о «сумерках» не было сказано ни слова.
— Ну, удачи вам. Учитесь хорошо, — улыбнулась Карима Икатовна. — Заходите в гости.
Ирита и Дор вежливо попрощались и, взяв Тиру за руки, пошли по залитой солнцем дорожке к выходу. Был первый день лета.