Часть третья
Финальная стадия
1
«Я ветер, но мой ветер в голове…»
Они стояли перед кроватью спящего мужчины. Хотя «спящего» — пожалуй, не совсем подходящее слово. Так говорят о людях, которые присутствуют в этом мире, хоть и не участвуют в происходящем вокруг них. А он… Нет, это вряд ли можно было назвать просто сном. Он не восстанавливал силы, он просто был не здесь, и то, что его тело находилось на кровати, еле заметно приподнимаясь и опадая под одеялом, представлялось лишь случайным совпадением. Сколько ему лет, на вид было невозможно определить. В пределах от 30 до 60, он выглядел просто ужасно. Не то, чтобы грязный или заросший бородой до самых пят, нет, очевидно, некоторые правила личной гигиены он всё-таки выполнял, хотя и не исключено, что под чутким руководством медперсонала, но на его лице была печать безразличия ко всему и всем, его уже ничто не волновало в этом мире, он целиком и полностью был погружён в свои грёзы.Гости не решились сразу его разбудить. «Да и проснётся ли?» — с сомнением подумала Тира. Пока Вейнара и Киран осматривались в палате, Тира заглянула внутрь лишённой дверец тумбочки. Там было не так уж много вещей: надколотая глубокая тарелка, алюминиевая ложка, стакан, зубная щётка, бритвенный прибор, сломанный карандаш, ручка без пасты, ворох старых газет. «Интересно, что писали в те времена?» — мелькнуло у девочки, когда она вынула их. На пол высыпалось несколько жёлтых тетрадных листов в клетку. Стихи… Сколько же им лет? Десять? Двадцать? Или больше? Их писал он, Ветер? Вот самое первое, если верить дате… Тира отложила газеты в сторону.
Лислейла-Лей... Звук имени манит,
Точно магнит. Как песнь морской сирены.
Я всё прощу: обиды и измены —
Только б увидеть свет твоих ланит.
Я всё отдам: и счастье, и покой
Для одного-единственного взгляда,
Отдам и жизнь... Мне ничего не надо,
Только б опять услышать голос твой.
Только бы мочь шептать слова любви,
Как в тишине листвою шепчет ветер.
Отдать тебе, единственной на свете,
Всего себя — ты только позови.
Взлететь с тобой, как вихрь, под облака,
Чтобы рукой до смерча дотянуться.
Застыть на миг и, закружась, проснуться,
Оставшись одним целым на века.
— Лислейла… — повторила она шёпотом, вглядываясь в только что прочитанные строки. От кровати донёсся вздох, и девочка увидела, как губы спящего тронула потусторонняя улыбка.
«Кто она, интересно? Его жена?»
Тира перевернула лист. Стихотворение, написанное несколькими месяцами позже предыдущего. Нет, вряд ли эта женщина когда-то стала его женой. Казалось, даже в самом почерке сквозит отчаяние:
Зачем, зачем ты так жестока,
Прекрасный ангел неземной!
В твоих речах нет и намёка,
Что быть когда-то мне с тобой!
Что я, в объятья заключая
Твой хрупкий стан, смогу сказать,
Какою страстью я сгораю...
О, сколько лет мне так страдать?!
Нет... ты лишь бросишь мне небрежно,
Так неприступна и горда,
Что не полюбишь никогда,
И украдёшь мою надежду.
Тира перевернула ещё страницу. Кто бы ни была эта женшина, но, похоже, чувство к ней он пронёс через всю жизнь. Вот стихи, написанные спустя десяток лет, и снова о ней, хоть имя и не упоминается…
Я ветер, но мой ветер в голове
Уже давно не рвался на просторы.
Умолкло всё. Лишь отголоски ссоры
Качаются в разбитой синеве.
Той ссоры, что с собою унесла
Мои мечты о счастье в мире этом.
Как за листвой, я рвался за ответом,
Которая свой век уж отжила.
Той ссоры с жизнью. И молчу с тех пор,
Как вихрь страстей в смертельном штиле замер.
Моя душа из ветра стала камнем —
Это любви жестокий приговор.
И снова, позже ещё двумя годами:
Не знаю, помнишь ли
Ты эту встречу нашу,
Когда впервые я узнал тебя.
Как я в тот день мечтал,
Что для тебя раскрашу
Цветами небо, искренне любя!
С тех пор мечта моя
Поникла, потускнела,
Забыта в холоде безвременной тоски.
И ты сама о том
Ничуть не сожалела,
Не протянув ни разу мне руки.
Ты не желала знать,
Что в этом мире дышит
Тот, кто тебе одной принадлежит.
Что звук шагов твоих
Он за сто вёрст услышит
И сам к тебе навстречу поспешит.
Что он, в огне любви
И день, и ночь сгорая,
Уже не обратит свой взор к иной.
В руках твоих ключи
От ада и от рая.
И всё мертво, коль нет тебя со мной.
Подумав, Тира снова перевернула лист. На этот раз не стихи. Недописанное никак не датированное письмо. Судя из текста, он уже лежал в это время в больнице:
«Моя дорогая Лей,
Знаешь ли, я ни капли не сержусь на тебя за то, что ты сделала. Ты боишься меня, и это горько, но я не могу тебя в этом винить. Я согласен мириться с тем, что я не герой твоего романа. Единственное, что меня огорчает — нет, убивает, сводит с ума! — это то, что я теперь тебя уже, видимо, не увижу… Да, не манипуляции, не эти ужасные процедуры, а именно эта мысль…»
Значит, то, что он сейчас здесь — дело её рук? Но за что же она могла отправить его в психиатрическую больницу? Его тоже считали ненормальным из-за куба? И она считала?
— Вейнара, Киран! — позвала она шёпотом. Близнецы подошли, и Тира протянула им листки. Вейнара молча покачала головой, пробежав глазами письмо.
— Интересно, где она сейчас? — задумчиво протянул Киран, возвращая всё назад Тире. Та спряла листки обратно в газеты и, аккуратно всё свернув, разложила у себя по карманам. На вопросительный взгляд Вейнары: «Зачем?» — Тира ответила:
— Хочу сохранить. Но ему пока что, мне кажется, лучше не показывать.
***
А ведь я когда-то был весёлым юношей, не без странностей, но милым, немного озорным, и, главное, добрым и искренним, почему бы меня было не полюбить? Что я сделал ей такого, чтобы меня так возненавидеть? Я всего лишь хотел её уберечь, да… Уберечь от этого мрака… А она смотрела на меня, как на юродивого.
Да, я очень рано стал подозревать, что какой-то не такой, как другие, а когда наши кубы в школе проверяли энерготоном, то ещё более уверился в этой мысли. Я, конечно, попытался высказать свои соображения несколько раз, но взрослые реагировали на это, как на ребячество, которое пройдёт, как только я повзрослею. А я, вместо того, чтобы повзрослеть, стал исследовать сам свои возможности.
Когда я активизирую свой куб и составляющие его воздушные массы начинают перемещаться, я становлюсь ветром. Вот что значит воздушный составной куб. Я любил забавляться так, летая, и даже по глупости своей пугать этим скептически настроенных знакомых.
Но только не её. Когда я её встретил, я не был ещё Ветром в полной мере, у меня было другое имя, данное мне родителями, а Ветром я назывался в особенно счастливые или особено трудные моменты жизни. В этом состоянии чувствуешь себя свободным от всего, а главное, от сковывающих условностей мира; есть только полёт. И чем труднее мне в нём приходилось, тем чаще я становился Ветром.
При первом нашем знакомстве я не произвёл на неё впечатления. Я сразу понял, что неинтересен, но она… Она была такая воздушная, лёгкая, с восхитительной стройной фигурой, непослушными волосами, в белом шифоновом платье… Я просто с ума сошёл. Я днями и ночами повторял её имя: «Лислейла… Лислейла… Лей…» Один только этот звук уже опьянял меня.
Ты помнишь, как я, измученный, долго не решался прочесть тебе своё первое стихотворение? Я был согласен на всё, я боялся одного: что ты меня оттолкнёшь, не захочешь слушать… И я знал, чего боюсь.
Только б увидеть свет твоих ланит.
Я всё отдам: и счастье, и покой
Для одного-единственного взгляда,
Отдам и жизнь... Мне ничего не надо,
Только б опять услышать голос твой...
Я правда, правда был готов всё простить, мириться со всем… Я и сейчас готов на это. Ради одной твоей улыбки готов, даже если эта улыбка будет насмешкой… Только бы тебя просто видеть. Только бы слышать звук твоего голоса. Ещё в 19 лет я был готов ради тебя умереть.
Я хотел подарить тебе ветер, я хотел подарить тебе небо, не в «сумеречных» пятнах, а в ярких цветах радуги, но ты не хотела об этом слышать. Ты боялась меня, боялась всегда моей необычности, странности…
А я искал с тобой встреч, умолял дать, просто дать мне шанс, один-единственный…
— Лей, подожди! — в моей руке оказались твои пальчики. Широкий рукав твоего шифонового платья щекотал мне запястье. Ты обернулась, и я затаил дыхание, ожидая встречи взглядом.
— Ты не понял, Ветер? — просто произнесла ты. — Нет.
— Но почему, Лей? Ты ведь даже не знаешь меня!
— Нет, — ты качнула головой, рассыпая воздушные локоны, твоя ладонь выскользнула из моей, и я не посмел её задержать…
Нет, я не пытался тебя забыть. Я знал, что больше никого и никогда не полюблю. Я знал, что в моей жизни ты одна. Думаю, ты тоже знала это. Я сделал бы твою жизнь раем, если бы только ты того захотела. Мной всё больше и больше овладевало отчаяние.
Ты сказала, что я ненормален, тебе казались безумными мои стихи, мои слова о ветре, о небе в цветах, о бездонной черноте… Но я простил тебе это, простил всё, включая моё заточение… И до сих пор готов прилететь по первому твоему зову…
Всего себя…
Только позови…